За что Иосифа Бродского лишили гражданства
4 июня 1972 года русский поэт Иосиф Бродский навсегда покинул свою Родину. Он уезжал вынужденно, оставляя в Ленинграде родителей, которых больше никогда не увидит, любовь всей своей жизни, сына и друзей.
По протекции восхищавшегося его творчеством американского издателя он получил место преподавателя в Мичиганском университете. Затем в 1977 году уже американское гражданство и в 1987 году Нобелевскую премию по литературе.
Чем же Бродский так насолил советским функционерам, заставившим его покинуть все, что он любил?
Человек, которого нет
Вопреки ожиданиям Бродский вовсе не был борцом с советским режимом, диссидентом или русофобом. Уже прожив много лет в США, он сохранил не только любовь и уважение к своей Родине, но и в более позднем возрасте позиционировал себя как государственник, а не революционер.
Путь Бродского, по мнению многих, был путем отчуждения. Как писал Сергей Довлатов, известный писатель и друг Иосифа: “Он жил не в пролетарском государстве, а в монастыре собственного духа. Он не боролся с режимом. Он его не замечал”. Молчаливое непротивление не было принципиальной и осознанной позицией, которую поэт вырабатывал специально, для Бродского этот образ мышления и чувствования был органическим. Сам он вспоминал, что в возрасте 10-11 лет ему пришла в голову мысль, которой во многом можно описать весь его дальнейший жизненный путь: “...изречение Маркса «Бытие определяет сознание» верно лишь до тех пор, пока сознание не овладело искусством отчуждения; далее сознание живет самостоятельно и может как регулировать, так и игнорировать существование”. Для советского строя сознание Бродского оказалось слишком самостоятельным.
В возрасте 15 лет Иосиф бросил школу и ушел работать на завод. Позже говорил, что просто не мог терпеть и некоторых одноклассников, и учителей, и вездесущие портреты Ленина, Сталина, и отвратительного цвета краску на стенах. Ужасало поэта то, что это ждало его везде – не только в школе, но и в любом другом месте, все одинаково обезличено и обессмыслено. Позже поэт будет мало сожалеть о том, что не окончил школу и не поступил в университет – важнее было то, что по его же признанию, уход из школы стал первым свободным поступком в его жизни.
Внутренняя свобода Бродского, столь чуждая советскому строю, отразилась и в его поэтическом языке: Иосиф никогда не критиковал в своих произведениях советскую власть, но власть чувствовала, что ее критикуют. В беседе с журналистом Соломоном Волковым, Бродский объяснял этот феномен так: “Влияние поэта простирается за пределы его, так сказать, мирского срока. Поэт изменяет общество косвенным образом. Он изменяет его язык, дикцию, он влияет на степень самосознания общества. Как это происходит? Люди читают поэта, и, если труд поэта завершен толковым образом, сделанное им начинает более или менее оседать в людском сознании”. Язык, которым пользовалась власть, Бродский считал “загаженным жаргоном марксистских трактатов”, “нерусским” – из этого следовал конфликт власти и литературы, первая была исполнена подозрений и предубеждения к незнакомому, непонятному поэтическому языку.
Антиобщественный паразитический образ жизни
Конечно, официальные лица видели ситуацию совсем иначе. В 1963 году в газете “Вечерний Ленинград” появилась статья “Окололитературный трутень”, в которой автор жестко критиковал Бродского: “...его стихи представляют смесь из декадентщины, модернизма и самой обыкновенной тарабарщины”, обвиняет в в нелюбви к Родине и “вынашивании плана предательства”. Статья завершается призывом наказать Бродского за тунеядство – тогда оно считалось преступлением.
Текст закона крайне расплывчато определял понятие тунеядства – под статью мог попасть любой неугодный власти человек. Этой возможностью и воспользовались власти. Бродский был осужден и провел в трудовой ссылке в деревне Норенская Архангельской области полтора года из пяти положенных. Благодаря большому общественному резонансу, который вызвала попытка власти что-то сделать с неугодным поэтом, его удалось освободить. Поэта поддерживали и соотечественники, и неравнодушные люди за рубежом – к концу 1964 года, благодаря французским и английским изданиям, о процессе над поэтом узнал весь мир. Только возвращаться Бродскому было некуда. Встроить Бродского в советскую систему было практически невозможно. Он, как и до ареста, принялся за переводы, детские стихотворения, иногда получал деньги за чтение стихов в интересующихся кругах.
Зато за границей опального поэта печатали – в 1970 году в Нью-Йорке была издана книга “Остановка в пустыне”. В ней было 70 стихотворений, несколько поэм и переводов. Суд и кампания в его защиту сделали Бродского достаточно известным за рубежом, поэтому он начал получать приглашения из разных стран: Израиль, Италию, Чехословакию, Англию.
Изгнание
Будучи евреем, Бродский имел право на репатриацию. Одновременно, властям было абсолютно непонятно, что делать с этим странным человеком: посадить его не за что, в Союз писателей взять нельзя, публиковать его стихи – тоже. В строго системной стране Бродский оказался человеком вне системы – он просто не встраивался в советскую жизнь, потому что существовал сам по себе, без внешних точек опоры. Такой человек расценивался системой как вредный и опасный.
В 1972 году Бродского пригласили в отдел выдачи виз и прямо сказали, что лучше воспользоваться приглашением и уехать. Бродский писал об этом эпизоде: “С любезного полицейского «вы» он переходит на «ты». Вот что я тебе скажу, Бродский. Ты сейчас заполнишь этот формуляр, напишешь заявление, а мы примем решение. А если я откажусь? – спрашиваю. Полковник на это: тогда для тебя наступят горячие денечки”. Бродский согласился – от звонка из визового отдела до вылета поэта в Вену прошло всего три недели.
Пропаганда представляла любых эмигрантов как предателей отечества, и вернуться на родину после отъезда было почти невозможно. Бродский улетел навсегда, и не мог встретиться даже с родителями: они 12 раз подавали заявление с просьбой увидеть сына, но каждый раз получали отказ. Родители поэта ушли из жизни, так и не повидав его. После их смерти и коллапса Советской системы Бродский уже не захотел вернуться сам. “По нескольким причинам я от этого воздерживаюсь, - писал он. - Первое: дважды в одну и ту же речку не ступишь. Второе: поскольку у меня сейчас вот этот нимб, то, боюсь, что я бы стал предметом разнообразных упований и положительных чувств. А быть предметом положительных чувств гораздо труднее, чем предметом ненависти. Третье: не хотелось бы оказаться в положении человека, который находится в лучших условиях, нежели большинство”.